Леонид ЯРМОЛЬНИК: «Человек должен уметь любить»
Наверное, некоторые из вас думают, что абсолютно все знаменитости с детства произрастали в тепличных условиях, что в них старательно вкладывали ум-разум и хорошее воспитание мамки, няньки и всяческие учителя и что уже в те нежные, прекрасные годы эти самые детишки колесили в собственных автомобилях в обществе персонального шофера и прекрасной длинноногой гувернантки — привыкали к будущей славе… Наверное, некоторые из вас думают именно так. «И очень сильно ошибаются», — считает актер и популярнейший телеведущий Леонид Ярмольник.
— Где прошло ваше детство?
— Во Львове на Западной Украине. А вообще я родился на Дальнем Востоке и до этого жил и в Москве, и в Ленинграде, и в Киеве… Отец у меня был офицер, и его переводили с места на место. Самый большой период жизни пришелся на Львов. Я, по сути дела, все юные годы провел там, закончил абсолютно нормальную, не специальную ни в каком смысле школу, и семья у нас самая что ни на есть типичная: отец -офицер, мать — врач, родная сестра — на семь лет младше меня… Мы жили в маленькой двухкомнатной квартире общим метражом 28 метров.
— То есть никакого разговора о собственной комнате не было?
— Вроде этой проблемы и не существовало, потому что если бы она и была, то решить ее все равно было в то время нельзя. Мы жили с сестрой в одной комнате практически до окончания школы, до тех пор, пока я не уехал в Москву и не стал студентом театрального училища имени Щукина. Так что все было очень тривиально и просто. Что касается моих увлечений, то я был многосторонне увлекающимся молодым человеком: много занимался спортом…
— А каким?
— Конькобежным. А те, кто катался на беговых коньках, летом должны были ездить на велосипеде — вроде это похожие виды спорта, тренируют те же группы мышц и ту же выносливость. У меня первый разряд по плаванию и первый — по конькам, но я себя не готовил в профессиональные спортсмены. Я это делал от того, что хотел добиться каких-то результатов. После чего терял к этому интерес — не хотелось, чтобы это стало самоцелью. И сегодня я убежден — если в чем-то и стоит искать совершенства, то все-таки не на «физическом» уровне. О душе подумать надо.
Поэтому меня и захлестнуло увлечение театром — примерно в восьмом классе. До того я участвовал во всех вечерах, проходивших в школе. Я всегда был самым мелким, а главенствовали старшеклассники, но я все равно старался быть рядом — и на побегушках, и как закулисный работник. А потом уже мне доверяли слова какие-то произносить, стихи читать, но в этот период я занимался в народном театре-студии, которым руководил замечательный педагог Ефим Абрамович Ланде, бывший актер, потерявший во время войны глаз, работавший в свое время в Одесском театре. Уровень другой, чем у «школьного театра». У него были студенты и даже инженеры, из политехнического института, из университета — взрослые люди, семейные… А я был абсолютным пацаном 15 лет, любимым мальчишкой, «сыном полка» очень модного театра во Львове, несмотря на то, что он носил статус «народного». Наш театр поддерживал связи с Театром на Таганке и, по сути, был похож на него — своей остротой. Там не только делались спектакли, но и проводились занятия, на которых нас учили азам актерского мастерства. Это был период жизни, когда (в отличие, наверное, от других своих однокашников) я приходил домой поздно не потому, что в подъезде портвейн распивал, а потому, что был на репетиции. Я мог возвращаться, когда уже не ходили автобусы — в полвторого, в два ночи, и надо отдать должное моим родителям — они всегда мне очень доверяли и всегда меня считали очень серьезным, сосредоточенным человеком. То есть если я прихожу поздно — значит, так надо. И еще я очень благодарен маме с папой за то качество, которое они мне передали — абсолютная увлеченность. Все, что я делаю, я стараюсь делать до предела своих возможностей, азартно, и всегда как в первый раз, как на экзамене и всегда как на испытании самого себя…
— Неужели вы шли к своей цели, не обращая внимания на то, что есть парни и помощнее, и посимпатичнее…
— Я понимал, что я не красавец. Но не могу сказать, что испытывал недостаток в девчачьем внимании. Наоборот — я сам не очень был предрасположен… Если романы и были, то какие-то… мимолетные.
— В театре всегда есть актрисы на роли героинь. Вам они нравились?
— Там было три-четыре красивых, высоких, полногрудых, и я уже созревал, и естественно, они мне нравились! Но все это носило форму забавы, игры… Это серьезно не воспринималось ни ими, ни, как я сейчас понимаю, мной. Но на уровне какого-то такого… позволительного кокетства и игр каких-то… Конечно, дурачились, шутили. Может быть, в глубине души я и надеялся, что я вот вырасту и отобью ее у соперника! Я все это прекрасно помню! Сейчас, конечно, вспоминаю с улыбкой, но не потому, что тогда мне наши актрисы казались королевами, а сейчас — нет. Просто прошло много лет.
— Леонид, вы бываете счастливы?
— У меня очень хорошие друзья. Иногда бывает так: мы о чем-то говорим, что-то делаем, просто дурачимся, спорим, и я понимаю, что это — счастье, что есть люди, которые меня понимают, с которыми я считаю достойным соперничать, что-то вместе делать, радоваться, хулиганить, петь… Как-то я ездил по разным городам в чартерном самолете, полном «звезд». Один был круче другого, никого популярностью или крутизной не удивишь. Сами представьте — когда сидят рядом Леня Агутин, Володя Пресняков, Аркаша Укупник, Анжелика Варум, Филипп Киркоров, Андрей Макаревич, то все это — мимо! Амбиции остаются за бортом самолета! Мы голосили песни, спорили, дурачились. Мы были похожи на таких, в хорошем смысле, инкубаторских детей с равными условиями. И я понимал, что это — счастье. А счастье потому, что это люди очень талантливые в любом своем проявлении, в любой своей шутке, в любой своей причуде! Я хотел бы, чтобы у каждого молодого человека была своя компания, где его любят, понимают, принимают как достойного соперника и партнера.
— Но ведь если человек долго общается с одной и той же компанией, то рано или поздно возникает субординация — «главные», «заместители», «слабаки»…
— На этом не надо зацикливаться. Даже если тебя «назначили» самым слабым, то и в этом ты можешь найти ту силу, которой не обладает другой человек. Условно говоря, я слаб в том, что не могу двадцать раз подтянуться, но зато — прочитаю наизусть главы из «Трех мушкетеров»… Ведь Карпов или Каспаров тоже не шварценеггеры! То есть я за что? Я за то, чтобы люди не были похожими друг на друга. Не в смысле прав и обязанностей, а в смысле увлечений и возможностей, которые им дает сама природа. Надо найти свою силу и оригинальность. В каждом человеке есть что-то абсолютно неповторимое, то, что можно развивать и удивлять этим окружающих. Кумиру можно завидовать, можно стремиться к тому, чтобы твоя жизнь была похожа на его, но даже если начинать такой процесс, то ты сам постепенно становишься увлеченным человеком и обязательно найдешь что-то свое. Уговорить быть интересным человеком невозможно. Можно только предложить человеку понять, что ему-то самому интереснее всего ИНТЕРЕСНЫЕ люди.
— А можно остаться неинтересным на всю жизнь?
— Еще как!
— Но ведь что же получается? Никто не подсказал, никто не уговорил, никто, извините, пинком не отправил в нужном направлении?
— Ну уж пинком, я думаю, не надо. Хотя… Черт его знает, в свое время меня заставили учиться в музыкальной школе. Я ее закончил, диплом получил, а потом лет десять или больше не брал инструмент в руки и иногда думал — на хрена мне все это нужно было! Зато теперь я работаю в смежной профессии и знаю, что такое ноты, что такое музыкальная литература… Я образованный человек в этом смысле, и мне это очень часто в жизни помогает. Поэтому все, что в копилку брошено, мертвым грузом не лежит.
— Что вы читаете, какую музыку слушаете?
— Я не могу похвастаться, что читаю очень много. Но вот сейчас перечитываю — а некоторые произведения и в первый раз читаю — Юза Алешковского. Что касается музыки…
— Хватает на работе?
— Ну на работе — не на работе, но я слежу за тем, что происходит на нашей эстраде, скажем так — на хорошей. Я же все-таки уже не самый молодой человек, поэтому у меня вкусы устоявшиеся — я люблю «Машину времени», интересуюсь тем, что делает Андрей Макаревич. Мне нравится то, что записывает Филипп Киркоров — действительно, по-хорошему нравится, в этом много света, доброты, жизни… Очень по душе Леня Агутин. Что касается классики, я люблю Верди, Шопена… И ужасно — музыкальные шкатулки… Такие — действительно старые…
— А есть?
— Есть. У меня есть пара музыкальных шкатулок!
— Функционируют?
— Функционируют… Но я не коллекционирую, нет. Я просто люблю. Как-то время останавливается с ними…
— Наверное, — это из того же ряда, что и часы-ходики…
— Может быть, может быть… Старые часы я тоже очень люблю… У меня есть часы, которые мне подарили не так давно — «Омега» прошлого века, — и они ходят! Совершенно современный дизайн! Во мне вызывают восторг сохранившиеся старинные вещи. И есть ощущение, что сейчас ничего не делают такого, что нам будет приятно иметь через 20 — 30 лет. Грубо говоря, ничего не делается человеком, а все больше машиной. Ручной работой лет через пятьдесят будут музыка, книги, картины и, может быть, фильмы…
— Леонид, какой вопрос задать вам напоследок?
— У меня часто берут интервью и спрашивают: «Что бы вы хотели пожелать молодежи?» Вопрос такой дурацкий! А, может, я хотел бы спросить, что молодежь хочет пожелать мне? На самом деле пожелать хочется — чтобы она была мыслящей. Мыслящей — не значит жутко заполитизированной, а в том смысле, что человек должен знать, ради чего он живет. Человек должен уметь любить. Если это есть, то все остальное, как правило, приложится. Любит жизнь, любит приносить людям радость, любит, чтобы ему говорили «спасибо», и в том числе любит мужчина — женщину, женщина — мужчину — в этом его счастье и цель. Очень редко бывает, чтобы человека обожали только за то, что он есть. Как правило, это чувство взаимное, возникающее от взаимной заботы. Мы все ей обделены. И компенсировать это можем только за счет того тепла, которое исходит от людей в личном общении.
Виктория ПАПКОВА